Память - имя той преданной гостьи, которая посещала моего деда всякий раз, когда я спрашивал: «Дед, а как война? Ну, расскажи, где ты воевал?» И после этих вопросов, всякий раз – тишина. Казалось, именно в этот момент Память доставала из багажа воспоминания и любезно предлагала: «Вспомни вот это… А это помнишь?»

А дед молчал. Слишком горьки были те яства, приправленные пережитой болью, сожалением и горем сострадания к тем, кто встречался ему на фронтовом пути.

Когда мне было десять лет, он даже не пытался что-то мне объяснить. Он знал – я не пойму. Моё детское сознание не сможет оценить глубины той пропасти, в которую увлекла деда Память. Он не говорил про отчаянные сражения за Москву и Курск, про крики «Ура!» на передовой, не рассказывал, как встречала освободителей опустошённая Беларусь. Он не хотел превращать в увлекательную повесть то, что ломало жизни и разворачивало людские души. Ветераны знают – война не книга, война – беда. Он хотел, чтобы потом, повзрослев, я понял: у него не было слов, способных передать состояние души пожилого человека, перенёсшего такую войну.

Дед умер, когда мне было тринадцать. Я так никогда и не услышал от него о той Великой. О войне, воспоминания о которой заставляли его молчать, делали угрюмым и тушили в дедовских глазах огонь.

Спустя три года, когда мне на глаза попался его военный билет, я понял, почему молчал дед, почему никогда, ни в беседе с ветеранами 9-го Мая, ни на встрече с учениками сельской школы, он не говорил о ней. Он молчал…

Чёрной тушью на сером фоне аккуратным почерком было выведено четыре буквы - НКВД… Заградотряды… Люди, ведущие войну не против фашистских захватчиков, а против своих, русских. Люди, шедшие по следам Великой Отечественной, видевшие опустошённые ею сёла и города, искалеченные ею судьбы. Люди, видевшие изнанку войны. Бойцы заградотрядов НКВД видели не героическую Советскую Красную Армию, которая была там, на передовой, а человека, в глазах которого лишь одно первобытное животное чувство - страх. Страх, заставляющий людей бросать оружие и бежать назад, в тыл, подальше от адского огня, пуль и боли. Они не имели права жалеть, они заставляли воевать и отправляли по трибунал за естественное человеческое желание - уберечься от беды. И никому не известно: где было легче? Там, на передовой, под шквалом вражеского огня или здесь, далеко от линии фронта, где злее всяких пуль были глаза - глаза русского человека, побоявшегося стать или остаться солдатом. И мой дед был одним из них.

Что он мог мне рассказать?! Что однажды молодой солдатик в слезах кричал: «Я хочу к маме! Мама, мамочка, родная, спаси…» Или о поседевшем 30-летнем лейтенанте, который в сердцах материл Советскую власть во главе с проклятым вождём, отправившем его часть на верную гибель. Нет. Это была та часть войны, где не было места героизму, где люди становились людьми, переставая быть бойцами. Нет, он молчал, он не хотел, чтобы внук думал, что было и по-другому. Ещё более мрачно и зло, ещё жёстче и безысходней. Он не рассказывал мне о войне, которую скрывали советские архивы, которая могла очернить героизм павших в борьбе за великую Победу.

Среди ветеранов Великой Отечественной войны мой дед всегда отличался особым молчанием, угрюмым и бездонным. Каким-то глухим, безрадостным. Казалось, он всё время с чем-то борется, что-то гонит от себя прочь, дальше, навсегда. А она приходила снова, жила в снах и сопровождала днём. Навязчивая злая Память, говорившая: «Молчи, солдат, о том, что видел, ни слова, никому, никогда. Это наше, слышишь, наше с тобой…»

«Дед, дождь закончился!» Я снова вспомнил тот весенний день. «Дед, ну расскажи, как война? Ну не молчи, дед», - я тронул его за рукав, - «Дед, слышишь?» «Я слышу, слышу, но тебе желаю никогда-никогда не слышать того, что слышу я. Пойдём, внук».

Шлапак Валентина Викторовна, МБОУ «Салтынская средняя Урюпинского муниципального района Волгоградской области», Россия.